Вадим Бедерман АВТОГРАФЫ ВОЙНЫ

очерк

I

В таких «спектаклях» мне  приходилось участвовать не раз...

На сцене — стол под крас­ным сукном. За столом— справа директор, слева пар­торг с комсоргом и предмест­кома. А в центре — ветеран войны в отсвете кумача и по­золоте медалей. И, как води­лось по сценарию, за кулисами — дежурный отряд пионе­ров с  цветами наготове…

А где же я, спросите вы? В зале, конечно. В «массовке». В роли патриотически воспитуемого.

Тех, кто не любил вспоми­нать войну или нескладно го­ворил, было много. Предпочитали других, числом помень­ше, но речистых. Только не­редко по их рассказам выхо­дило так, что взводный командовал полком, а ротный - как минимум дивизией. -''Их вежливо выслушивали, но не прислушивались. Они  были вроде бы своими, но какими-то неприступными, далекими…

Друзья-разведчики. Польша Август 1944 г.

Евгения Петровича Орловского в роли «свадебного генерала» представить невозможно. Этого он никогда не любил. Хотя сказать ему было что.

После окончания перед са­мой  войной Хабаровского артиллерийского технического училища с августа 1941 по декабрь 1944 года воевал на Северо-Западном, Степном и Третьем Белорусском фронтах Последняя должность —   командир отдельной роты раз­ведки 363-й Оршанской, Мин­ской Ордена Суворова 1 сте­пени, Ордена Красного Знамени стрелковой дивизии.

  При­шел с фронта, имея ордена Отечественной войны двух сте­пеней и медаль «За боевые заслуги». И не говорить о вой­не он не мог; стал писать стихи.

Стихотворений о черных го­динах создано великое мно­жество, в том числе и Чайковскими поэтами. Большинство из них прозвучало запоздалы­ми репортажами. Ибо то, что в них сказано, нам было известно со времен романов «За правое дело» В.Гроссмана, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, «Дни и ночи», « Живые и мертвые» К. Симо­нова. Вряд ли Е. ОРЛОВСКИЙ надеялся своими -стихами расширить наш угол зрения,  из­менить  отношение к страшным годам, вызвать иную настроенность, то есть сказать новое слово о войне. Разве может измениться отношение к оккупантам,  насильственным  смертям, мучениям физическим и нравственным?

Вот только голос военной поэзии Е. Орловского звучал и звучит ярче и убедительнее наших.  Ни в одной его строке не услышишь фальшивых ноток псевдооптимизма и праздности.  Эта черта - отголосок сурового стиля конца пятидесятых - начала шестидеся­тых годов «Стихи честные, но растянуты»  -  так лаконично охарактеризовал «Переправу» Е. Орловского пермский поэт Алексей Решетов. Добавим: его творчество, в целом,  автобиографично.  Лирический герой шагает по тем же фронто­вым путям-дорогам и смерт­ным полям, которые пришлось выстрадать и самому Евгению Петровичу.

Место действия можно опре­делить точно — Крестцы. Именно там, «на грязном по­лустанке меж  вагонов», ожи­дает отправки в тыл молодой боец. Там - же, где и автор стихотворения « Прикосновение»; раненный в первый раз 27 октября 1941 года.

Лейтмотивом наиболее тра­гических стихотворений - Е. Ор­ловского послужили бы эти строки: «Два  первых года яростной войны любой ценой мы затыкали бреши». («Однополчане»). Эти песни и пляски смерти уносят читателя в юность старого солдата. Уносят  туда, где под Большими Дубовицами стояла сгоревшая  «тридцатьчетверка» («Экипажу») Невольно заглядывая в откинутые люки - читатель слышит, как «крупных капель траурные звуки, рождались там в сожженной темноте», Слышит, то в гиблых болотах Сучана  пулемет «МГ», отсчитывающий «секунд последних ве­личины» (Наш 1942 год»), то неожиданно мирную ГРОЗУ  над развалинами Киневиц («Удивительный вечер отцвел»).

Деревни Большие Дубовицы, Киневицы, Лычково, Налючи, Переправы на Волхове и Поле. В стихах Е. Орловского это не просто географические назва­ния мелких населенных пунк­тов и рек Новгородчины. Это точные адреса братских мо­гил павших соратников — уч­тенных, а еще больше — безы­мянных. У лирического героя поэта есть и другие дороги — победные: Орша—Минск—Ли­да—Друскининкай и, наконец, небольшой польский город Сувалки. Примерно в ста километрах западнее от него, по­дорвавшись на мине, 24 декабря 1944 года окончил свой боевой путь капитан Е. П. Орловский.  Впрочем, как и его

Лирический герой («Маки»).

Примечательно, что первый День Победы  и  дату  создания первого опуса  отделяет солидная  временная дистанция.  Поэтому  поражают обостренность чувств  и  открытость сердца поэта. Так и не сумевшего защитить себя броней прожитых лет.

Для  передачи прожитого Е. Орловский старается найти точное слово. И нередко оказывается «у времени в плену», в плену «летописных» доку­ментальных деталей. А. Решетов обратил внимание на эту особенность творчества нашего земляка. Немало строк стихот­ворений «Экипажу», «Три кургана», «Переправа»,  «Дикое поле» и других   помечено рукою пермского мастера  слова «плюсами» или емкой фразой - «живая деталь!»  Например, вторая строфа  стихотворения «Почему?»;  

Изображение   «летописных» подробностей кровавого меси­ва войны вызывает у читате­ля внутреннее содрогание, за­ставляет приобщиться к открытой и саднящей ране в ду­ше поэта:

II

ВОЗМОЖНО, кто-то возразит: «Зачем сейчас писать о войне? И так советская литература была слишком воин­ственной Сорок лет после По­беды мы жили под мирным небом. Это после начала горбачевской перестройки мы перессорились да передрались.

Пора бы войну забыть – это было бы гуманно!»

Позвольте задать вопрос словами  Маяковского; «Где вы увидали этот мирный небосвод?..» Над нашим городом, что ли? Тогда обратимся, к статистике.

По архивным документам Фокинского (Чайковского) РВК  из 4296 человек, призванных  с 1941 по  1944 год, домой не вернулись 2232. При­чем по состоянию на         1  декаб­ря 1944 года семьсот восемь­десят погибших числятся в списках без вести пропавших. До сих пор родные и близ­кие пытаются отыскать «В спиралях Вечности их след». Для них Великая Отечествен­ная война еще не окончилась.

И еще немного статистики. Только в Чайковском районе в настоящее время проживает двенадцать - участников венгерских событий 1956 года. Из них двое призывались нашим военкоматом – рядовой Дмитрий Ефимович Котов и старший сержант Николай Максимович Калабин, награжденный медалью «За отвагу».  Не сувенирами одарила Венгрия и рядового Ивана Афанасьевича Порошина:  ранение, орден Славы III степени.

13 августа 1969 года при защите Государственной границы СССР в бою с китайскими провокаторами отличился еще наш земляк – сержант Михаил Павлович Бабичев. Его медаль «За отвагу» говорит о многом. Могилы восьми воинов- афганцев  -  свежая, кровоточащая рана нашей малой Родины. Сначала они появились в Альняше и Уральском, затем  - в Чайковском и Ольховке… Это сыновья и внуки Великой Отечественной.

Верю, для многих из нас это Боль. Но предвижу и злые реплики, дескать, не с теми воевали. Однако не слишком ли часто мы стали виновато опускать головы за свою историю? По крайней мере, в США участники войн в Корее, на Кубе и во Вьетнаме  -  национальные герои!  Не говоря уже о солдатах Второй мировой. Кувейт и Гаити пополнили их списки.

Американцы своей историей гордятся. А мы? Разве вправе мы ставить точку после фразы «никто не забыт, ни что не забыто»? разве зарубцевались раны прошедшей войны?..

Листаю семейный «Дневник путешествий 1984-1990 годов» Евгения Петровича и Геры Ивановны Орловских. Названия населенных пунктов, их достопримечательности, адреса новых друзей, погода – обычные записи «на память». Но встречаются и такие. От которых стынет в жилах кровь.

«01.09.84 г. в Новой Деревне поставлен обелиск Славы девяти тысячам неизвестных солдат…

05.09.88 г. Поехали к братской могиле около Больших Дубовиц. Здесь захоронены остатки неизвестных солдат, собранные в 1985-1988 годах…

09.05.90 г. Новая Деревня. Собрали: берцовые кости  -  33, черепов  -  4…»

У В.Верещагина  есть картина «Апофеоз войны». Русский художник символично изобразил гору черепов в пустыне. Евгений Петрович и Гера Ивановна знают картину не по репродукциям.

Эта строфа стихотворения Е.Орловского  «На Северо–Западном  без перемен» - документ огромной обличительной силы, документ горькой правды. Но не только стихами поэт взывает к сердцам людским.

13 августа 1987  и  5 сентября 1988 года  в  Парфинском районе Новгородской области появились пять мемориальных мраморных плит. Установил их на свои средства Евгений Петрович. И без чьей-либо указки или поручения. По его просьбе плиты были сделаны на Чайковской РЭБ флота. Авторы проекта и исполнители Юрий Алексеевич Коновалов и бригадир строительной бригады Валентин Васильевич Шварев к сожалению уже оба покойные.

Кто может сказать, сколько тысяч человек застывало у плит Орловского в скорбной сосредоточенности  -  в Борках, Лычково и под Васильевшиной! Здесь же 15 февраля 1943 года в тяжелом танке КВ сгорел двоюродный брат поэта Юрий Евгеньевич Иголкин. Который год помянуть героев приходят люди к месту гибели экипажа «тридцатьчетверки» под Большими Дубовицами и поднимаются на вершину одного из трех курганов у реки Пола!

У Орловских хранится письмо № 243 ОТ 15.02.89 г., подписанное председателем Парфинского райисполкома В.С. Убоговым. В нем Евгению Петровичу вынесена благодарность «за патриотическую инициативу и оказании помощи по изготовлению и установке памятных плит на территории Новодеревенского сельского Совета» только дело не в благодарности. Как и в сорок, первом, он живет не ради славы. Свидетельство тому  -  покаяние, звучащее в строках стихотворения «Однополчане»:

Беспамятство  -  вот с чем постоянно борется поэт Е.Орловский. Он остро ощущает, что только  Памятью живет преемственность поколений – это земное бессмертие народа. И в первую очередь Памятью о тех кто не вернулся, защитив от страданий и гибели жизнь. Возможно поэтому, когда, по выражению Шекспира, «распалась связь времен», у Е.Орловского все пронзительнее звучит нота тоски о чувстве локтя, о товарищах,  на  которых можно положиться  -  тоски по окопному братству  «На Северо–Западном  без перемен», «Удивительный вечер отцвел», «Мой старый друг» и другие).  И все чаще через его сердце проходят погибшие. Многие его строки проникнуты светлой памятью. В стихотворении «Старый блиндаж» даже мысль поэта застыла на грустном празднике мертвых:

Эту ношу Е.Орловский будет нести до конца своих дней. И надеется, что рядом с ним встанут сыновья и внуки.

III

Однажды  учащиеся  -  девушки увидели на моем рабочем столе небольшую фотографию. На пожелтевшем от времени снимке, казалось, вот-вот улыбнется молодой, подтянутый старший лейтенант в форме образца 1943 года.

- Кто это?

- Евгений Петрович Орловский.

- …?

- Слышали ли вы о поручике Валериане Аркадьевиче Карповиче  -  русском военном летчике? После ранения он потерял ногу. Но, сконструировав протез, продолжал летать. А что вы знаете об Алексее Мересьеве?

Выяснилось, что с «Повестью о настоящем человеке» Б.Полевого знакомы немногие.

- Орловский не летал. В 1938 году окончил Пермский речной техникум по специальности техник-судоводитель. Но, как и  Карпович, оставшись без ноги. вернулся к своей профессии. С 1947 года – двадцать семь лет! – был капитаном всех групп судов  и всех районов плавания. Непоседа по натуре Евгений Петрович сейчас тренирует детские футбольную и хоккейную команды «Водник» на спортивной базе Чайковской РЭБ флота. И это в свои семьдесят семь лет!

С опаской прочитал юным собеседницам несколько стихотворений. Было бы обидно, если бы Орловского не поняли. Но стихи девушкам понравились. И в первую очередь отчетливо связанные с миром любви и молодости. Как «Вальс», например  -  стихотворение интимное, с мягкой лирикой:

Внимая трепетную музыку,

Плывем на звуковой волне,

И ваша грудь в нарядной блузочке

Чуть прикасается ко мне.

Взволнованные интонации стиха доносят до нашего сердца нечто очень человеческое. Удивительно такое владение светлыми красками! Не правда ли?

Ну вот,  кажется, я заразился любимым словом Е.Орловского  - «удивление»! иначе быть не могло. Его лирические герои способны удивляться и слышать голос любви даже сквозь грохот и скрежет металла!

Очарованный «прекрасной в таинстве, своем» мелодией вальса , танцующий, глядя на партнершу, восклицает: «До удивления счастливая , вы позабыли обо всем!» («Вальс»). Первое «виденье» приходящего в сознание тяжелораненого  -  высокая, голубоглазая медсестра. И первое его чувство, и мысль – «до удивления красивая!» («Моя славянка»). Уставший от боев и многоверстного похода солдат вдруг замечает: «Плывет до удивленья тонок по лужам месяц молодой». («Эпизод»).  «А кто-то последним тоскующим взглядом увидит седую луну в облаках», - это последнее удивление, которое навечно застынет в глазах убитого… («Седая тишина»).

Война и мир.  «Костер самосожжения» и живые, нежные человеческие чувства. Почему же за пятьдесят лет мы так и не научились ценить каждую отдельно взятую человеческую жизнь?  Не потому ли, что в сталинский послевоенный период фронтовики об этом говорить не могли? А когда в хрущевскую «оттепель» заговорили, то в угаре первых шокирующих разоблачений нам было не до них.

В брежневском застое голос ветерана заглушался громами бесчисленных праздничных салютов. К моменту принятия нашумевшей «Программы мира» в нашем сознании уже прочно укоренилось представление, что война  -  прерогатива историков, писателей, кинорежиссеров, композиторов и художников. Но дороже всего человечеству обходятся именно иллюзии. Мы  -  не исключение. Счет нам предъявлен: Афганистан, Фергана, Карабах, Таджикистан, Осетия и Чечня.  И самое страшное  -  автомат Калашникова в руках преступника…

Чистое небо над нашим городом тоже иллюзорно. По данным паспортно-визовой службы Чайковского ОВД в период с 1 апреля по1 декабря 1994 года  российское гражданство приняли 54 человека не считая детей. Все они прибыли из стран ближнего зарубежья: из Казахстана  -17, Украины  -11, Грузии  -4, Узбекистана  - 4 и из других. Беженцы всегда были горькими плодами войны или стихийного бедствия…

Бесспорно, наша история имеет не менее богатый опыт созидания. Ярчайший пример  -  боевой и трудовой подвиг ветеранов Великой Отечественной.  Вернувшись с фронта, они вместе с тружениками тыла сумели в кратчайший срок поставить на ноги порушенную войной страну.

Так не пора ли нам хоть раз по-настоящему выслушать ветерана? Его опыт в сочетании с нашей энергией возродили бы Отечество в третий раз за век  -  Бог любит Троицу! И 50-летие Великой Победы дает нам последний шанс. Может случиться так, что в следующий шестидесятилетний юбилей слушать будет некого. И наполовину наполненный стакан с ломтиком хлеба у пустого стула нашу совесть уже не очистят.

ВАДИМ БЕДЕРМАН                                             04.12.1994 г.

Геннадий Солодников

«НЕСЧАСТЛИВАЯ» ЦИФРА  13

На грязный унылый гололед пал белый  воздушный снег. Припорошил палубы, надстройки, «полысевшие» в оттепель крышки трюмов. Еще глуше, безмолвнее стало на стоянке судов. Вмерзшие в лед, с остывшими ма­шинами, они кажутся вставшими намертво. Но это первичное и обманчивое впечатление. Если присмотришься — увидишь, как то там, то тут мелькнет на палубе человеческая фигура. При­слушаешься — услышишь глухие металличес­кие удары в глубине машинных отделений.

Давно ли закончилась навигация! Некоторые суда всего месяц стоят, а вот уже и «первые ласточки», первые сообщения по зимнему ре­монту. «Экипаж теплохода «ОТА-873» в корот­кий срок закончил ремонт... Комиссия приняла судно по технической и эксплуатационной го­товности...» Это — из Чайковской базы флота.

Здесь же стоит впервые зимующий «Волго-Дон-5036». Такой же, как все остальные в Камском пароходстве. Такой же, да не сов­сем... Во-первых, на судне прямое совмещение. Капитан-механик Евгений Петрович Орловский с тем и принимал новый теплоход. Он уже привык: на «Семигорье» у него прямое совмещение было осуществлено еще в 1965 году. Во-вторых, на «Волго-Доне» Орловского с первого дня навигации команда состояла из тринадцати человек вместо штатных семнадцати. Здесь не было четырех матросов-мотористов.

Сейчас уже пора подвести некоторые итоги работы этого экипажа. Именно сейчас — не сразу, что называется, по горячим следам, а спустя определенное время трезво оценить пре­имущества и особенности работы по-новому. Тем более, что зима — это не только период ремонта техники. Это и время, когда полным ходом идет подготовка кадров, и не за горами те дни, когда вплотную начнется комплектова­ние новых судовых команд.

С этой сугубо «узкой» целью я и пришел на судно к Евгению Петровичу. В машинном отде­лении, кроме капитана-механика, были и пер­вый и второй его помощники — Александр Жернаков и Владимир Игнатьев. Они втроем и ведут профилактику механизмов. Чтобы не отвлекать надолго от работы, я сразу попытался взять быка за рога», попросил Е. П. Орловского ответить на два вопроса: «Как работалось в первую навигацию на новом судне по прямому совмещению с неполной командой? Каковы выводы и планы на будущее?»

Евгений Петрович, ни секунды не колеблясь, твердо ответил сначала на второй вопрос:

- И впредь работать только так. Я еще раз убедился, что это наиболее рациональная, полностью отвечающая требованиям времени фор­ма труда на грузовых судах, И стал рассказы­вать о ее преимуществах.

Что дает прямое совмещение? Прежде всего, четкость в работе экипажа. Укрепляется едино­началие. Исключены случаи всевозможных рас­хождений во мнениях и разногласий между ка­питаном и механиком, как это нередко случа­ется на других судах. Повышается ответственность каждого за свой участок работы. К примеру, первый помощник он везде первый по своим правам и степени ответственности: и в ходовой рубке и в машине.

А ведь это дале­ко не мелочь, особенно в таких условиях, когда судно по месяцу и более не бывает не только в базе флота, к которой приписано, но иногда и в границах своего пароходства.

А уменьшенный экипаж? Чем меньше коллектив, тем быстрее он сработается, станет единым организмом. Им легче управлять, делая основной упор на «профилактику» как в воспи­тательной работе, так и в повышении техничес­кой грамотности. «У нас ведь условия особые, как на зимовке: длительная оторванность от берега, от родного причала. Любой факт пси­хологической несовместимости, как принято сейчас говорить, любая несработанность от­дельных членов команды непосредственно вли­яют на трудовой ритм»,— особо подчеркнул Евгений Петрович.  А обходиться без четырех человек на борту вполне можно, считает он, это не отражается ни на производственных резуль­татах, ни на порядке на судне.

Кроме того, не надо забывать и о главном - о производительности труда. При методе, за который ратует капитан Орловский, она намно­го возрастает в пересчете на каждого члена экипажа. Если, предположим, судно сделало за месяц двадцать миллионов физических тонно-километров, так этот результат «раскладывает­ся не на семнадцать, а на тринадцать чело­век.

К повышению производительности труда на­до приплюсовать и экономию средств на содержание команды. Пусть фонд заработной платы остается прежним, но зато меньше затраты на коллективное питание, спецодежду, оплату от­гулов и отпусков. Не надо сбрасывать со сче­та и постоянную нехватку кадров, В Чайковс­кой базе флота сейчас пять «Волго-Донов» Если на каждый из них потребуется на четыре человека меньше?   Это же двадцать   человек! Двадцать матросов-мотористов не понадобятся весной при комплектовании судовых экипажей. А ведь в пароходстве сейчас двенадцать «Волго-Донов».   В следующую навигацию   придут ещё пять. За всю пятилетку запланировано по­ступление на Каму двадцати таких богатырей-пятитысячников.

В ходе нашей  беседы естественно  возник еще один вопрос:

— Почему на других «Волго-Донах» не переходят на такую систему работы?  Руководство РЭБ, насколько я понял, поддерживает ваше начинание. Может, кого-то смущает «несчастливая» цифра тринадцать?

—Видите ли,— не обратив   внимания  на  мою шутку, стал объяснять Орловский,— полностью осуществить   такой  метод   возможно  лишь при соответствующей подготовке кадров, их тщательном подборе и более рациональной  расстановке, Почему отдельные капитаны против прямого совмещения? Да потому, что плохо знают машину. Некоторые просто боятся ее, конечно, опять же по незнанию. А некоторые, может, мараться не хотят… Хлопот на самом деле много. Первое время ходишь — руки буквально в  масле по локоть.   Но это — только первое время. Потом, когда освоишь двигатель и все судовые   системы, становится   намного  легче.   Тут заранее надо  смириться с определенными трудностями.   Раз прямое совмещение, неполная команда, то подразумевается бо­лее существенная и   квалифицированная   помощь береговых служб в техническом обслуживании. Береговые производственные участки, слов, нет, делают свое дело. Но не до всех судов у них доходят руки. К нам, например они за всю навигацию не прикасались ни разу. Но к этому надо  быть готовым,   и мы  сразу же и внесли соответствующую поправку в свои расчеты, не очень надеялись на БПУ. Хотя судно  для меня и для моих помощников было совер­шенно   новым - более    мощные   двигатели, сложнее системы.   Многое приходилось осваивать на ходу. Подчас открывались   неожиданные стороны   незнакомого оборудования, особенности конструкций. Они потребовали от нас  большего внимания и   дополнительных затрат времени...

Таково мнение самого капитана-механика, которое я передал вкратце. Сразу же предвижу  возражение скептиков: «Мало ли что утверждает капитан. Каждый кулик свое болото хва­лит...» Раскрою свои «карты», Я провел на  «Волго-Доне» Орловского не день и не два. Я  пришел к нему на судно 3 октября и сошел 16 ноября, когда он с грузом соли из Ахтубинска пробился через ледовые заторы Нижней Камы, миновал льды Воткинского водохранилища и  пришвартовался в Заостровке.

Первое, на что я, литератор, обратил внимание, так это руки Орловского — с забинтованным пальцем, с намертво въевшимся в кожу  мазутом. Где бы ни случилась непредвиденная  задержка-—в Городце ли, перед шлюзами ли Волго-Балта, Евгений Петрович, надев промасленную робу отправлялся в машину…   Указывая     на отклонившуюся стрелку вольтметра на приборном щите в ходовой рубке второй помощник Владимир Игнатьев не раз говорил: «Опять капитан что-то заваривает». Не отста­вал от капитана и Александр Жернаков. Сколько он провел в машине свободных от вах­ты часов! Люди делом доказывали возмож­ность работы по-новому, И надо заметить, что из-за неполадок в машине при мне судно не по­теряло ни часу ходового времени.

А что касается неполной команды, то я и здесь могу высказать свое мнение. Порядка на «Волго-Доне-5036» никак не меньше, чем на других судах. Порядка и должной чистоты. Хо­тя, может, и непривычно было поначалу ви­деть, как первый или второй помощник вместе с рулевыми-мотористами скатывали крышки трюмов после погрузки-выгрузки или мыли надстройку. Здесь это в порядке вещей. И швартовые работы проводились четко и сла­женно. На палубе в нужное время всегда оказывалось необходимое число людей. Все дело, видимо, в организации труда, в расстановке сил.

На  «Волго-Доне-5036» семь  рулевых-мото­ристов.   Каждый из них был занят   на вахте  шесть часов в сутки.(по три часа через девять). Небольшой «пробел» заполнял третий помощник, с двенадцати до трех ночи он нес вахту в  машине. Днем же четыре часа самостоятельно вел судно.   Орловский —   убежденный сторон­ник самостоятельной вахты третьего помощника. Чувство ответственности, считает он быстрее воспитывает  самостоятельность.   Доверие помогает, недоверие задерживает рост молодо­го специалиста.

И еще я предвижу кривую ухмылку скепти­ков: «Новое — новым, а навигацию-то Орлов­ский закончил не блестяще...» Да, это так. Можно было сработать значительно лучше. Но... Судоводители отлично знают, как часто успех дела не зависит от их благих намерений и порывов. Судно Орловского за навигацию по­теряло в ожидании погрузки 268 часов и 240... - в ожидании выгрузки. Из них — одиннадцать суток в Ленинграде, пока ждали загрузки зерном с морского   транспорта, и шесть суток в Череповце, при ожидании бортовой перегрузки гравия на «Волго-Балты», следующие в Архангельск. Семнадцать суток! Сколько можно бы­ло сделать тонно-километров!   Ведь Е. П. Ор­ловский  до конца навигации   работал по, этой системе, а не по графику.

Я -  не специалист и, может, в чем-то не­прав, не разобрался в каких-то мелочах, тон­костях. А точнее, просто не упомянул о них здесь. Любое новое дело требует детального изучения, грамотных рекомендаций. Вот тут, как говорится, и карты в руки специалистам. Тем более, что дело-то это — прямое совмещение — не такое уж и новое. 03.12.1972г.

Г. Солодников  писатель

Геннадий Солодников

УЧИТЕЛЬ,  ВОСПИТАЙ  УЧЕНИКА

Очерк (в сокращении)

У меня до сих пор хранится пожелтевшая фотография группы слушателей судоводительских курсов, организованных зимой 1954 года Камским пароходством при Пермском  речном училище. Было это перед первой навигацией по Камскому водохранилищу. В первом ряду слушателей на этой фотографии сижу и я, в то время техник-лейтенант речного флота, заведующий курсами. А среди капитанов и штурманов  -

Еще молодой тогда Евгений Петрович Орловский.

О фотографии этой я в свое время начисто забыл и вспомнил лишь октябрьским ненастным вечером на исходе рейса с Е.П.Орловским. Несмотря на осень, его теплоход «Волго-Дон - 5036» уходил  из района Соколок с грузом на Волгу. А мне пришлось «на перекладных» судах добираться  до Чайковской базы флота  -  так потребовали неотложные дела.

На борт «Волго-Дона» к Орловскому я снова ступил через две недели  -  в середине ноября. Он приткнулся домой к обрывистому берегу с соснячком как всегда на короткое время. Путь лежал еще дальше  -  в Пермь и обратно.

Из Чайковского вышли в 9-30. На акватории порта был слабый битый лед. Почти сразу за волноломом – чисто. Нет льда, лишь слегка вдоль берега да впереди маячит неясная белая полоса.

Потом уж пошло-поехало. Лед, расколотый судами, отдельными полями, шевелящийся. Колотый, вновь смерзшийся, с извилистыми дорожками, проложенными судами. А вот  -  уже  и совсем почти сплошной, лишь дугами в ряд несколько недавних судовых дорог.  После Елово пошла одна  - единственная водная тропа. По бокам сплошной лед с белыми снежными застругами.

Судно идет из Ахтубинска с грузом соли  -  4200 тонн. На крышке трюма стоит слегка оплывшая баба из саратовского снега.

В рубке нет-нет да и вспоминают, как вышли пятого ноября из Ахтубинска, как после Ульяновска встретили лед. В Камском  Устье - уже сплошной, сильный. На Каме ледовые заторы, скопления  судов, особенно  у Набережных Челнов. Понаехало пароходское  начальство с Волги и  Камы, капитаны-наставники.

- Там, правда, больше просто неразберихи было, - машет рукой Евгений Петрович. - Вот в Тихих Горах затор так затор. Встали мы ближе к береговому  припаю.

Сунулись вперед раз, другой - не пройти, Ледокол лед ломает, а толку мало... А ночью как поперло всех вместе со льдом. Прожекторы все включили. Все неуправляемые, без хода,  зажатые во льдах... Так всех мимо нас и пронесло. А мы стоим  - прижало  нас к береговому припаю -  даже не шелохнемся...

Сейчас мы потихоньку идем вверх по Каме. Чередуются  легкие снежные заряды: то влажный - и тогда ,все трюмные крышки белеют; то сухой, с ветром -  и вьются длинные подвижные змейки по крашенным металлическим  плоскостям.

К вечеру стемнело и все-таки кажется, светлее, чем на полой свинцовой  воде. Лед пошел большей частью со снежным покровом. Белое-белое поле. Судно  втиснуто в узкую дорожку. На крышках 6ело, почти ничего черного нет. И сверху -белая муть.

К вечеру перед Осой нагнали «Дунайский-65» с пятью понтонами и «Мензелинском», который  приходилось время от времени подталкивать в корму. "Дунайский» просит наш «Волго-Дон»  встать в  голову колонны. Орловский решает: «Все лучше идти, чем вставать, в  полной темноте на  3-4 часа», (Я уже заметил  -  иначе он не может). «Добро» - отвечает капитан с «Дунайского».  – Пусть пока мои ребята тянутся за вами. А в 22 часа выйду на вахту, тогда сам встану в голову».

Но не вышло по задуманному.

Запросил помощи «Нарьян-Мар», у него погнута льдом рулевая тяга. «Дунайский»: «нам его не взять, свои понтоны. Придется вам». Евгений Петрович «давит» на «Нарьян-Мар», учит как выпрямить рулевую тягу. Толково учит… Те в ответ:

-  Пробовали  -  бессмысленно. Возьмите  на буксир.

-  У вас подходящий есть?

- Нет. Но можно на кормовой  швартов.

- Нет! Так не пойдет, -  категоричен Орловский. -  Вот что. Я к вам подойду.  У меня есть сварочный аппарат.  Разрежьте, сварите и все прочее...

 - Вот это дело!

Подошли к ним.

Аврал на "Нарьян-Маре». Режут. Варят. Искры  летят. Мы ждем. Кругом белое безмолвие. Лед.  Тишина.

Когда Евгений Орловский  учился в Пермском речном техникуме, с первыми летними практикантами ему, можно сказать, не очень-то везло. Ничего в  них особенного не было. Правда, смотря с какой стороны на них взглянуть.

В 1936 году практику он проходил на «пассажире» «Маршал Ворошилов». Не понравилось на пассажирском судне, особенно, в судоводительском отношении.

Творческой работы мало. Все размерено,  расписано. Знай, только дрязги пассажирские разбирай.

Вот уж где развернулся, так это после практики, когда в конце августа перешел работать на буксир,  плотовод. Именно работать.  Притом первым помощником капитана - была в те времена на речных судах такая должность.

Вахту, правда, стоял  с лоцманом. Плоты водили лоцманы  и непосредственно сам капитан, если, конечно, он был умелым и опытным.

Получил тогда Евгений первые навыки вождения плотов, которые, ему  впоследствии ой  как пригодились. Очень было интересно, хотя и трудно. Перекаты быстрые, мелкие, узкие. Правда и плоты в те поры были тоже помельче.

Та навигация и запомнилась именно этой работой. Поставили осенью плотовод в затон, сдал Евгений Петрович дела, рассчитал команду  и  с опозданием на 20 дней прибыл в техникум.  Но зато с каким практическим  опытом!

До сих пор не забыл Евгений Петрович те давние самостоятельные вахты. Помнит и самое первое длительное плавание по реке.

А река-то была не простая  -  Обь.

Приемный отец, муж тетки по материнской линии, взял Евгения после четвертого класса с собой  в Карскую экспедицию. На теплоходе спускались по Оби до порта Новый. Вышли в конце мая, а в обратный путь направились лишь 20 августа, когда в  Заполярье уже полетели белые мухи

- Я сам-то не помню, а жене мать моя так рассказывала. После летнего путешествия у нас, дескать, состоялся такой разговор «Как, понравилась  поездка?" -   спросила мать. "Очень". "Кем те6е хотелось бы стать?" "Капитаном я, наверное, не буду. А матросом - обязательно».

 Так предопределил свою судьбу совсем юный Женя Орловский, да вот судьба-то распорядилась по-своему.

Что  касается самостоятельных вахт на первом в жизни буксире - плотоводе летом 1936 года, то они всегда. Помнились  и сыграли немалую роль в судоводительской судьбе Евгения Петровича.

Так или иначе они подтолкнули  Орловского весной пятидесятого года перейти с пассажирского судна на плотовод «Александр Невский», вскоре принять не надолго буксирный пароход  «Пургу».  Потом снова вернуться на , «Невский», стать его капитаном  и быть им с: 1951 по 1958 год.

 Правой рукой и опорой капитана  был опытнейший судоводитель,  первый штурман. У него учился Орловский  премудростям  вождения плотов по своенравной, еще  нешлюзованной  Каме с ее хитрыми воложками, где двум караванам не разойтись, с «сухими» перекатами, на которых то там, то здесь маячат, как бельмо на глазу, земснаряды, усложняя в  данный момент проход сложного участка.

Были тяжелые рейсы, были… Из Тюлькино на Каме до Астрахани с плотом более месяца шли. Лоцманов на Волге приходилось брать. А первые шлюзования на гидроузле Камской ГЭС! Ведь опыта еще не было. И неприятностей, мягко говоря, не удалось избежать. Ночью головкой плота своротил пристань Бабку: сваи  -  долой, мостки в воду…  в Чистополе на рейде плотом баржу уволокли.… В Тетюшах «волгарь» своим плотом  их плот помял…. Все помнится, да все не перескажешь. Приходилось кое за что и по-настоящему отвечать.

Как бы то не было, много пришлось на те годы и хорошего и нового. Е.П.Орловский одним из первых установил на «Невском» радиолокатор, перевел буксир с угля на мазут, пробовал водить баржи толканием  -  этот метод только-только заявлял о себе на Каме.

Шла жизнь своим чередом, не стояла на месте.

Опыт  -  дело наживное. Это стало прописной истиной. Успевай наживать. Но опыт  -  только для себя, опыт под семью замками  -  по сути дела никчемный запас. Кому он в радость?

Такова уж судьба Орловского, что ему было у кого учиться, набираться ума – разума. В этом смысле не обидела его нелегкая жизнь; людей с  распахнутыми душой и сердцем, куда можно войти с добром и уйти еще более нагруженным, окрыленным, немало встретилось на его пути. Но ведь за все надо платить и оплачивать той же самой монетой  -  быть щедрым, распахнутым.  Иначе «прервется связь времен», связь поколений.

Были у Евгения Петровича на судне во время нашего совместного (если только можно так выразиться мне, пассажиру) рейса все три штатных  штурмана  -  Первый. Второй, Третий:  Так и будем их впредь называть. Люди разного возраста, опыта, характера, темперамента. Евгений Петрович всех их по разному понимал и принимал. Мне ни разу не приходилось слышать,  чтобы он кого-нибудь прилюдно одернул, грубо высказал претензию. Но по особому его хмыканью, по мимолетной усмешке, почти не трогавшей его плотно сжатых губ, можно было догадаться, когда он не одобрял чьего-нибудь неоправданного действия, поступка или высказывания. Как говорится, из песни слова не выкинешь, если оно даже и режет наш изнеженный слух.

Случилось это в седьмом часу на подходе снизу к Череповцу. Первый штурман свернул у красного буя на красный же дальний огонь. Никаких промежуточных огней видно не было. И вдруг увидел впереди слева конус белого огня и чуть подальше  -  второй. Понял, что слишком залез вправо, невольно « спрямил» и вышел за судовой ход. Круто вывернул влево, пошел потихоньку. И уже носом добрался буквально до сигары белого буя, как судно крепко запотряхивало  -  значит под кормой мало воды. Не стал «рыпаться», разбудил капитана.

Задним ходом медленно «выелозили» почти на судовой ход  -  снова сели. Развернулись постепенно, сделали оборот почти на 360 градусов и тогда только пошли дальше. Выяснилось, что один белый буй был без огня, а на втором  фонарь еле-еле горел.

На «выползание»  ушло почти три часа. Капитан, помнится, громы и молнии не метал. Лишь скулы заострились когда он смотрел на черную муть под кормой. Да чайки обалдело крутились над этим кипящим котлом и дико орали: «»Кья! Кья!». В этом невольно чувствовалось их птичье злорадство. Но мы уже шли нормально.

В разгар утра со стороны Онежского озера входим в Вытегорский канал Волго-Балтийского водного пути. Октябрь перевалил за вторую половину, а солнце светит по –летнему щедро. Искрятся пузырьки за кормой по кромкам темного следа среди мутной воды. Березы яркие, праздничные. Даже трава на низких берегах, обычно рыжая, угрюмая, сверкает необычно радостным цветом, словно сама излучает свет.

Второй штурман, судя по всему, не замечает всей этой радости. Капитан донимает его вопросами. Почему, дескать, именно так под мост заправлялся. Речь видимо, идет о событиях предыдущих дней. Второй что-то недовольно бурчит в ответ

- Я же по - товарищески,  - продолжает наседать капитан.  -  Причину понять надо. Может тебя течением свалило или еще что. Учесть надо на будущее. И ничего тут обидного нет….  Я сам всегда  о своих промашках рассказываю, анализирую.

- Знак меня ввел в заблужде­ние, - не выдерживает  Второй.

- Так и говори. Я ж видел, что ты сначала в один пролет шел, а потом повернул. Видно было,  что ты в  него заблаговременно не заправлялся.

Помолчал. И снова:

   - Не надо обижаться на замечания или указания. Учиться  на­до.

Когда вечером выходили из шестого шлюза, снова была, вах­та Второго. Опять в рубку под­нялся Орловский и опять с воп­росами, заставляющими  Второго размышлять.

   - Почему «Свирь», перед собой в шлюз  не пропустил?

   - Она отстала далеко. Я  им предлагал.

   Капитан  ушел, Вернулся, про­наблюдав  расхождение с «Волго­Доном-80».. У запани Белый Ручей.

   - Почему заранее о расхож­дении не договорился?

   - Он меня ждал здесь. Я то­ропился.

Молчание, Второй делает поворот.

Капитан подстраховывает:

- Береги корму. Корму, говорю! Не вались вправо. Крепче держи!

Потом, после того, как выскочил  на мостик, осмотрелся;

   - Корма прошла. Подверни вправо.

Второй как-то говорил мне: «Зайдет он в рубку, сразу теряюсь. Настроение падает. Вся самостоятельность пропадает. За рычаги браться никакого желания.

Да, все мы  такие, особенно в молодости, все: «Я сам! Я сам!» Похвально. Только забываем часто, что лучше набираться просто опыта, а не горького опыта, И не надо ломать дров. Особенно, когда речь  идет о, судовождении и о такой сложной трассе, как Волго-Балт.

Мы покидали Ленинград.

Пошли под разводку мос­тов, как говорят речники. Курс на Питкяранту, в северо-восточный угол Ладоги. Это очень прос­то на словах. А на деле не так все сразу и быстро, Три часа  стояли не якоре в Неве - сперва из-за тумана, потом из-за взрыв­ных работ.

В 13 часов встали на якорь на рейде Петрокрепости. Сама она, этот старинный Орешек, впереди. В озеро не пускают  - Ладога штормит. Пошли лишь в 16.00. Путевой прогноз: ветер северо-западный  -  западный 5-6 бал­лов. Видимость 4 километра. Вол­на 2-2,2 метра. Это на трассе Петрокрепость- Питкяранта с 16 часов 16 октября до двух ночи семнадцатого.

Солнце садилось У нас за кормой, правее крепости – круглой башни с конусовидной крышей - воронкой. Небо было чистое, блекло-голубое со сгущающейся синевой к зениту и стылой зеленью над водой. Впереди по курсу, чуть слева, начинаясь лилово-дымчатыми хлопьями, тянулась по-над горизонтом пелена облаков. Она устремлена вправо пологой полуокружностью то утолщаясь и плотнея, то утоньшаясь и редея, вся в зелено-го­лубых  разрывах. Озеро впереди однотонное, бугрилось волнами, холодное, синее.

Скрылось солнце  в дымке  над  Осиновецким маяком. Над ним накосо протянулась жаркая малиновая полоса с темными, почти аспидными, вкраплениями, словно выложенными керамической плиткой. 3акатная  полоса      эта  очень контрастна на фоне низкой облачности,       подсвеченной желтым и светло-оранжевым.

Зорька еще не отгорела, как вылупилась половинчатая луна, похожая на дольку мандарина. Пролег за  кормой широкий лунный след. Убаюкивающее покачивало. Кругом  -  ни огонька. Только вода, вода, вода.

Когда плаваешь по широким рекам, большим озерам, таких мимолетных порой невероятных­  изменений в природе можно увидеть сотни, тысячи. Если их не «взять на карандаш», не закрепить на фотоснимке или красочном этюде  -  надолго не удержать в памяти.

Да честно говоря, судоводителю некогда наблюдать и запечатлевать их. Евгений Петрович в одном из разговоров без обиняков признался, что для него пейзаж, видимый горизонт  -  это цепь ориентиров.  Таков уж  профессионально натренированный взгляд. И не только на воде, но и в грозные годы войны.

После окончания техникума у  Евгения Петровича началась первая самостоятельная навигация.  Да, недолгой была она. В июле получил повестку в лагерь допризывной подготовки сроком на месяц. Потом немного поработал в диспетчерской Камского пароходства и в конце сентября 1938 года был призван в армию. Учился в Хабаровской артиллерийско-технической  школе в груп­пе оружейников.

Время тревожное: летом 1939 года события на Халхин-Голе, потом война с белофиннами, После первого курса  часть . его товарищей направили в действующую армию. Орловского оставили в  школе при оружейном складе В конце января 1941 года младшим воентехником   запаса он уехал домой. С марта до начала войны с фашистской Германией снова работал в  диспетчерской пароходства. На  берегу остался больше из-за

любви к футболу  - играл за команду «Динамо».

Хорошо запомнился ему этот день. На 22 июня был назначен матч между командами «Динамо» и «Крылья Советов». Он собирался идти на  стадион, укладывал в чемоданчик спортивные вещи. И тут выступление по радио Молотова. Война! Но матч они сыграли  -  последний его матч.

Многие работники пароходства, в том числе и диспетчерской, состояли на брони. Но в одну из ночей раздался стук в дверь.

-  Явиться в горком комсомола.

Там сразу вопрос:

-  Желаешь на фронт?

-  Конечно, я же комсомолец!

 Тут же вручили повестку, дали два дня сроку на расчет. Потом сбор на Перми II и в воинские лагеря. Это была так называемая команда политбойцов, созданная  для усиления политрядов армии.

После двух недель  освоения пехотной военной науки пере6росили в Рязань,  пехотное учили­ще. Там  вооружили и начались изнурительные марш-броски на 20 и 50 километров.  Суток по двое находились в  походе, осваи­вали рукопашный штыковой бой.

Через 20 дней команду погрузили в эшелон и - в Ленинград.

На дворе стоял конец августа. В городе Ленина  команду разделили, и Орловский с частью   людей с одним из последних эшелонов отбыл под Новгород.

По сторонам  железнодорожных путей валялись разбитые вагоны и паровозы. На одной из станций сошли с поезда и двумя цепочками пошли пешком. Фашисты только что бом6или. Горела деревня, горели машины возле бомбовых  воронок, на телефонных проводах болталась распластанная шинель. За лесом вдалеке слышались глухие разрывы.

Первая горечь потерь из-за бестолковщины. Первые убитые немцы-враги. Первые свои промахи и обиды. Разве  забудешь такое.

Немцы совсем рядом, на дру­гом берегу Волхова.  В полку решили потревожить их переправить два взвода. Первая группа переправилась. Готовилась вторая.

Орловский лежал в ячейке, вырытой в огороде на невысоком яру. Под ним берег - приплесок, река. Утренний туман, стлавшийся над водой сдуло. Открылись взору лодки для второй очереди переправы. Люди начали садиться в них. И тут же пулеметные очереди с того берега, минометный  обстрел. Люди врассыпную. Вскоре обстрел кончился.

Орловский  видел в бинокль наших на том берегу, на песке, открытых со всех сторон, полуголых  -  вроде, обратно собрались плыть. А повыше, на бровке  -  немцы. Пристреливают наших лежащих. На глазах у него. Тут только сообразил, словно кольнуло его: ведь стрелять надо! Начал не спеша: левого – правого, левого – правого… Восьмерых убрал. Потом девятого, офицера. Тот стоял в стороне, покуривал.

Ширина  реки была 600-700 метров. Расстояние не близкое. Но винтовка у него была с оптикой. И что интересно, в эту же  оптику совсем недавно он видел, как трое наших сдавались в плен. Какой клубок переживаний перенес! Ведь таковым было все предшествующее воспитание! Наводил винтовку на сдающихся в плен. Неуверенно наводил, твердо наводил, но стрелять не стал  -  не поднялась рука.… А тут девятерых в считанные минуты уложил. Потому что чужие? Как знать.

В тот же день на том же противоположном берегу, он видел, как несколько немцев помогали укрыться своему раненому. Вот по ним он не мог стрелять. «Не ожесточился  еще?  -  рассуждал он сам с собой, когда рассказывал мне об этом.  -  Или  сыграл гуманизм, воспитанный  в нас? Наверное, и то, и другое»

Не выстрелил тогда он в немцев, помогавших раненому. И тогда же узнал, что вся переправа в тот день была организована наобум, что понесены большие потери. Два года жил с этим грузом на душе. Два года ныла она от обиды на кого-то за промах с переправой, от обиды на себя за ненужную жалость. Хотя она была простительна толком еще необстрелянному, не ожесточившемуся бойцу.

Война есть война. Редко кого оставила она без единой отметины. Орловскому и этого досталось сполна. Первое ранение. 27 октября сорок первого. Осколками  мины в обе ноги и левую руку и пулевое, сквозное в правую.

Товарный вагон в санитарном поезде. Кто лежит, кто на ногах. Привычная и всегда непривычная бомбежка в череде из многих. Взрывом вышибло дверь, уронило печку, загорелся вагон. Все кто мог, долой из него. Евгений Петрович скатился по упавшей двери, с трудом пробрался сквозь частый ельник возле железнодорожных путей -  полосу снегозащиты. Босиком, в одних кальсонах, С трудом ползет в  одну  воронку, в другую. Руки и ноги не слушаются. Боль, грязь…

После подобрали санитары. Новый состав,  госпиталь в Рыбинске. Потом повезли дальше. Оказался в госпитале  под Нижним Тагилом. Дело пошло на поправку. В феврале сорок второго оказался в формировавшейся отдельной  стрелковой бригаде в Челябинской  области. Здесь стал командиром взвода  противотанковых  ружей. В апреле был под  Новгородом.

Отсюда пошли в Полv по направлению на Старую Руссу.  Полтора года были прикованы к Рамушевскому коридору, соединявшему основные силыI немцев с их группировкой в «мешке». Полтора года 6езрезультатно долбили его.

Первый год войны оставил у него чувство нашей неподготовленности к боевым действиям и большого опыта, умения немцев. Тяжелое чувство.

Кто не был на фронте, не воевал, тому трудно представить невероятные зигзаги военной  судьбы, даже игры случая. Средь бела дня с группой разведчиков Орловский провел удачную операцию. Без единого выстрела проникли во вражеские траншеи,

Бесшvмно  взяли трех языков и - к себе. Лишь когда переходили линию фронта, попали под заградительный  огонь. И ничего -  как говорится, бог миловал.

За эту операцию к ордену Отечественной войны  I степени, полученному за успешное руководство разведывательной операцией  полка при наступлении на Оршу, у Орловского прибавился орден II  степени. Части за  взятие Орши было присвоено звание Оршанская  Краснознаменная.

И в том же году, 27 декабря, командир отдельной роты  разведки дивизии капитан Орловский на  нейтральной  полосе уже в Восточной Пруссии подорвался  на мине. Опять госпиталь, на сей раз в Балашихе под Москвой. Госпиталь надолго, до августа сорок пятого - ампутация ноги. На  костылях пришел в министерство, в  управление «Севморпуть» и оказался  командиром земснаряда  на Москве реке.  До6ывали они тогда гравий для  восстановления столицы.

Лишь через год вернулся в Пермь и весной сорок седьмого открыл свою первую послевоенную навигацию первым помощником капитана на пассажирском пароходе «Память  Гурьянова».

Когда наш «Волго-Дон» стоял под погрузкой у гранитного карьера в Питкяранте, Евгений Петрович пригласил меня на берег. Два с лишним часа мы ходили по местам боев. Развалины  немецких дотов, осыпавшиеся траншеи со следами бурения на  огромных гранитных глыбах, гнилые бревна  бывших перекрытий, остатки подземного бункера со  следами старых и недавних костров. Молчаливые свидетельства войны.

Капитан, как всегда, был спокоен, немногословен. И о своем военном опыте не распространялся. Хмурился, думал о чем-то своем.

Стоял светлый октябрьский день. Шуршала под ногами блеклая трава и ржавая листва. Доносился шорох  гранитной крошки, сыпавшейся по транспортеру в трюмы судна. Эта щебенка предназначалась для строек Москвы, как и гравий тогда, в далеком сорок пятом.

Время от времени мы присаживались на  обомшелые  валуны, жмурились на осеннее  солнце и молчали.

Наверное,  в один из таких дней во время стоянки у карьера  в Питкяранте и зародилось У Евгения Петровича стихотворение «Память войны (Карельский перешеек,  1939-1940 гг..)», которое я прочитал в газете «Большая Кама» спустя несколько лет.

Когда мы шли в столицу каналом Москва-Волга, капитан у себя в каюте немного разговорился  о войне. Вкратце рассказал о путях-дорогах тех лет, о ранениях. Тогда-то и обмолвился он о  своем своеобразном  восприятии пейзажа. В общих чертах запомнились его рассуждения об адаптации человека  к «страхам  и  тяготам войны». Это его  подлинные слова , они зафиксированы в записной  книжке.

И еще там есть пометка о самом страшном на войне – когда с врагом лицом к лицу. И еще о разведчиках. Это звучит примерно так: кто один  раз сходил в разведку,  взял языка, все в  норме исполнил - такому цены нет.

 Я не  спрашивал у Евгения  Петровича, пошел бы он в разведку с кем-нибудь из своих штурманов, бывших с нами в рейсе. Но уверен, что ответил бы  он отрицательно. Недолюбливал он их: ни Первого, ни Второго, ни Tpетьего. Поэтому я сознательно не называю их фамилий.  Работали они в общем-то, на мой взгляд, нормально. Но не хватало им собранности, ответственности. Второй и Третий  еще не накопили опыта, в поведении и поступках их  проглядывала запоздалая несерьезность. Первый спецом был опытным, с хорошей теоретической подготовкой. С Орловским плавал не первый год. Еще на теплоходе «Семигорье» практику у него проходил, после штурманом там был. Но и за ним водился  грешок.

В Питкяранте отличился Третий. Сам подвыпил и мотористов-рулевых  попотчевал. Тонкости и подробности мне неизвестны. Во всяком случае не один пил. Разговор капитана с Третьим был крупным. Списал он его с судна.

Настроение у ребят в те дни было не из лучших. Бурчали они что-то, ходили хмурые. Я сознательно в это дело не лез, не хотелось «резать по живому». Да и сам Евгений Петрович переживал, чувствовалось  это. Хотя бы  потому, что разговаривал он со своими молодыми помощниками помягче, по-отечески.

Третий сошел с судна на  седьмом  шлюзе Волго-Балта.. Сиротливо  он выглядел на стенке шлюза, в сапогах,  куртке  болонье,  с чемоданчиком и авоськой  с белыми пакетами.

Капитан  как раз поднялся в  рубку. Указал Второму на удаляющую фигурку Третьего.

- Совесть Вас не мучает, что человек сходит? Проглядели. Да, что проглядели - помогли.

Замялся Второй

- У каждого своя голова на плечах.

-  Да-а-а…  А ведь вы постарше. Разве пример  старшего ничего не значит?

Второй лишь пожал  плечами.

- Наставит вам еще жизнь синяков и шишек. Ох, наставит.

Видимо, и Первый к этому делу руку приложил в 6уквальном смысле. Потому что и его капитан при отходе из Питкяранты от вахты отстранил. Я Первого об этом не расспрашивал, неловко было, потому что тоже за собой вину чувствовал.

Из города  мы с  Первым  возвращались вместе. Шли пешочком, мирно беседовали, нежились под последним теплом октябрьского солнышка. Захотелось на вольном воздухе посидеть. Поднялись на сопочку в виду теплохода. Разожгли костерок, баночку консервов распечатали и так далее...

От капитана я единственное услышал, точнее, подслушал, как  он выговаривал Первому,

- Видел я, как вы вместе с Геннадием Николаевичем на судно пришли. Так он весь вечер как ни в чем ни бывало на  корме в бильярд играл. А Вас где угораздило набраться?

Через год, кажется , из-за такой же «промашки». Первый  вынужден был уйти с судна.

Прозорливым оказалось капитанское напоминание о синяках и шишках.

Раз речь зашла об этом, справедливости ради  надо сказать, что сам Орловский в рот не берет.

Уйдя на пенсию, Евгений Петрович Орловский, как он сам выразился,  «полностью переквалифицировался в  тренеры».

Да и раньше он в межнавигационные  периоды всегда возился с  ребятишками. А сейчас и подавно стал штатным  тренером ребятишек при профкоме ремонтно – эксплуатационной  базы флота.  Почти двадцать лет учит он их  играть в хоккей. Пятнадцать лет  приобщает к футболу. Его команды - постоянные участники игр «Золотая шайба» и '"Кожаный мяч». Выигрывали первенство города, бассейнового совета спортобщества «Водник», дважды становились призерами областных соревнований «Золотая шайба».

Подрастают мальчишки  уходят в армию служат десантниками, пограничниками (спортивная закалка  не проходит даром), а возвратившись в родной город, спешат навестить тренера. А тот, облокотившись на бортик, подает команды уже новой смене юных  хоккеистов.

Иногда, закончив тренировку  и распрощавшись с ребятами, он  идет в каптерку и не спеша, надевает коньки, придирчиво осматривая их. Затем убедившись, что на площадке пусто, он выходит на лед и начинает скользить  по нему: сначала медленно, потом чуть разгоняется, делает крутой вираж и снова тихо и долго скользит.

В 1970 году, в первый раз с довоенной поры, Евгений Петрович   встал на коньки. Научил кататься младшего сына, с помощью соседей залил каток во дворе, а потом увлекся, и вскоре родилась мальчишеская хоккейная команда.

Вообще-то Евгений Петрович приучен к конькам с раннего детства в Елабуге. Там и плавать научился, а потом совершенствовался на Оби в  Новосибирске. В 1931 году   мальчишкой в Англии сел на велосипед, стал играть в футбол.   Да, да, ему довелось  и в Англии пожить  некоторое время. Его отчим, работник «Севморпути»  был там представителем этой организации.

Вся его  жизнь от раннего детства по сегодняшний день связана со спортом, так что не случайно он и в разведчики попал. Ему  есть чему научить  ребят: и спортивному мастерству, и мужеству. Авторитет его среди питомцев непререкаемый. Льнут они к нему, чувствуют родственную  душу. Когда он с ними, только и слышится «Дядя Женя! Дядя Женя!»

Неплохую закалку проходят они в заботливых руках увлеченного тренера. Спорт помогает им  и в дальнейшей жизни. Вот Ахмет  Башаров. Он закончил Чайковский  политехникум. Играл в областной  хоккейной команде «Молот». Потом был призван на  подводный флот, отслужил, там и остался мичманом.

Алексей Смирнов окончил  школу и поступил в высшее воздушно-десантное' училище. Шесть бывших хоккеистов служили на границе, четверо -  в воздушно-десантных войсках.

Да что там приводить  примеры«со стороны»,   если сын Коля  - Мастер спорта по гребле на байдарках и каноэ, закончил Чайковский филиал Челябинского института физкультуры получил

 профессию тренера - преподавателя  по  зимним видам спорта.

Нет, не зря прожита большая,  богатая жизнь  Евгением Петровичем.  Немало учеников оставил он, как, судоводителей так и  спортсменов.  Учитель  воспитал достойных учеников.

Г. Солодников писатель 1988 г.